А у меня жена подвела. Только пришли к началу колонны, начала жаловаться на головокружение. Пришлось домой её отвозить. Оказалось, давление 110 на 70.
Народ в колонне пел хором песни военных лет, и песня волной распостранялась из конца в конец. Мурашки по коже.

Александр Роджерс (с)

Аллергия однако

Нет, у меня нет аллергии, просто организм в начале мая ждал тепла, а его так и не приключилось. Ну и подрасслабился слигонца.

Вот это вот поверхностное отношение к здоровью... Прям не могу.
Либералы опять-же ополчились...

Несложно проверить. Одна таблэтка противоаллергического, например лоратодин , если помогает, хотя бы немного, значит оно и есть.

Нет, это точно не аллергия, обычное сезонное ослабление организма, моржовый жир выбыл из системы питания. Я знаком с аллергиками, страшно смотреть на них.

Наверное про Шереметьево они тоже вбросили, и про то что у суперджетов движки не вырабатывают свои гарантийные сроки-тоже радио Свобода поработали. А главное, они поработали что почти все зарубежные эксплуатанты (бельгийцы, мексиканцы, малазийцы, югославы тоже сорвались.) от суперджетов отказались, только королю Тайланда удалось впарить пару штук, да и аэрофлот говорят закупает эти суперджеты на таких условиях. что производитель чуть не себе в убыток работает (правда тут я не совсем уверен в источнике, в котором прочитал). А главное наверное эти злые агенты видать как то подействовали на Валентину Матвиенко (надеюсь понятно что это сарказм)

И прошу обратить внимание что даже она (человек явно более осведомленный чем большинство всех форумчан) говорит что суперджет на 80 процентов импортный (и при этом она явно недовольна, хотя думаю про Боинги с Эйрбасами знает намного лучше нас (все таки уровень компетенций там явно намного выше))
И Дитрих (минтранс) тоже говорит что суперджет может летать только 56 процентов времени. Читал, что у Боингов с Эйрбасами этот процент намного выше (ссылку дать смогу наверное лишь со временем ибо запамятовал где это читал). Минтранс наверное тоже подвергся набегам злобных американских агитаторов (шутка).

Аллергиков в мою роту не брали. Их вообще не брали в войска. Тогда ещё были высокие требования.

Не пойму ты зачем на него билет купил то? Мазохизм такой?

Саша, все давно уже обратили внимание на Ваш образ мЫшления. Ничего нового почтенное сообщество от Вас не узнает, всё стандартно до отвращения

Просто раньше суперджет это была иномарка,, где то-сё и пятое и десятое, а после Шереметьево это "русня, не умеют делать, всегда думал... какая авиация...."

Саня, знаешь чего ты сегодня не сделал?

Поддержка отечественного производителя.


Как всегда-неприличный звук в лужу
Это и до и после катастрофы-наша продукция(правда собранная из импортных запчастей).

И, чисто ради констатации факта-после падения с мотоцикла умер Сергей Доренко.


О покойниках либо хорошо либо никак.
Момент аварии


так и от Вас тоже.
Против генеральной линии партии-значит либо дурак либо враг народа (конечно несколько утрированно).

Какой же это отечественный производитель, если там 80 % импортного по словам самой Матвиенко..

Российская интеллектуальная собственность. Собран может быть из разных комплектующих и разных поставщиков.

Это плохо или хорошо?

Но все таки собрано то у нас.

Смотря по обстоятельствам.

Чья интеллектуальная собственность-это надо еще по копаться. Там и Боинг консультировал и совместные разработки с французами, и американцы могут диктовать условия (куда можно самолет поставлять а куда нельзя). Но собран-точно у нас. И носит нашу марку- "Сухой"

Российская собственность. Где конкретно собран, тоже в общем то не имеет значения. Айфоны сбирают в КНР, тем не менее это собственность корпорации Apple.

Это только у Вас столь странное представление о моих воззрениях
Я ж говорю - придумали себе королевство кривых зеркал, в котором Вы и экономист, и геополитик и вообще универсальный знайка-эксперт. И смешите народ своими речами из этого придуманного мира

Я тебе задал вопрос. Ты демонстративно его игнорируешь. Саня, ты неправильно поступаешь.

вот любите вы на расстоянии диагнозы ставить. Видать Кашпировский или Чумак у в братьях. Потренируйтесь еще и глядишь начнете банки с водой нужной энергией заряжать.

А может не энергиней а градусами.
Но если пойдете с этим в коммерцию-то, чур, мне как автору идеи процентик какой нибудь.



Не видел вопрос. Прошу прощения. Повтори. Но отвечу не раньше чем завтра (у нас уже первый час ночи)


Человеку свойственно ошибаться. Может я и ошибся, но пока что не нахожу опровержения своим словам.

Вопрос простой. Ты ещё хоть раз попробуешь пропустить Бессмертный Полк, пользуясь теми или иными отмазами?

Да просто до Шереметьево это была точно такая-же иномарка, как и ихний Боинг, будь он неладен. ДО, это период с 2008 до 2014 года. А потом Суперджет начали душить (Саня им в помощь (кстати, для тех кто не понял, Саня как-то даже не подозревал, что Суперджет выпускается уже 10/десять/ лет)) , причём душат вполне успешно.
После Шереметьево Суперджету пока светит только внутренний рынок. Да и то, нынче туманно как-то... Тут важно чтоб Саня не подкачал, со своим глубинным анализом.

А я его и сегодня не совсем пропустил. Сам не пошел (затемпературил). Но в одной из соцсетей идет акция с тем же названием (Бесмертный полк), и я там учавствую. А если заболею (не отмазка) то сам не приду но дедов своих хорошим словом обязательно помяну.
И, на будущее- пользоваться отмазками это не по моей части.
Буду здоров-обязательно пойду и не раз, не буду здоров-достану портреты дедов (как и сейчас сделал) и они просто будут стоять у меня в квартире.

Вот и посмотрим 09.05.2020
А пока только обещания.

Не, не любитель. Просто пишу очень малую часть из того, что прочел после обработки ваших текстов психологом. Вы даже не представляете сколь много вы о себе сообщаете. Тем более что и не сильно старше детей, так что сложным и трудным в понимании вы себе самому скорее, чем другим. Не льстите себе, испытывая деликатность и нормы социума на сдержанность. Правда вам очень не понравится. Можете и у родителей переспросить,хоть для них вы всегда родной и любимый мальчик, и если и скажут, то очень деликатно.
Ну а насчет ошибаться... то кто б сомневался что вы сумеете найти опровержение своим словам если его со всех сторон даже будут писать прямым текстом? Нет в том сомнений, ну вот нет, ни у кого.И не найдете, хотя б из чувства самосохранения.Вы ж у себя один любимый, не два, себя беречь надо же ведь, любить( как без любви то? Да и кто , если не вы?).

Посмотрим и на тебя в эту дату
А "Бессмертный полк" это не та акция чтобы кому то что то доказывать и перед кем то за участие в ней отчитываться.


Во как! Видать психолог Ваш тоже человек и тоже ошибаться может.... Только вот просто интересно-а что заставило Вас показать тексты абсолютно незнакомого для вас человек (то есть меня) психологу? Поди еще за работу ему платили?


Ну почему же? Если увижу что я не прав- признать ошибку мне не трудно.

Не увлекайся, Саня.

Диванчик раздал на нужды пенсионеров? Или другим указывать удобнее сидя на диванчике? За себя и за свои дела знай, а я за свои дела и за себя уж как нибудь сам отвечу.

Еще раз-всех с прошедшим праздником!

Себя то все равно не обманут, но такое тоже иногда случается.

"Позади земля родная, впереди пески Синая...."

Ну и вот...
А если учесть кол-ва, сроки, условия и наполнение той кучи контрактов, по которым комплектуется и обслуживается Суперджет (а нам (в смысле народу) эти пункты неизвестны), то сколько ещё протянется эта вялотекущая тягомотина... А кто его знает, сколько ещё..
Но! Как говорил Склифосовский "Проще, Легче, Выше, Веселее!"
В смысле, Сикорский! То-есть Станиславский!

На свете много есть такого, друг Гарацио,
Что, и не снилось нашим мудрецам..

Вот оно как..

мой Фантом как пуля быстрый в небе голубом и чистом быстро набирает высоту... (с)

Именно! Споём!

Так! Что там с Якутом?..

Yes

Отличный день, чтобы петь песни.. Споем..

ОРЛУША: Я ВОЛКОМ БЫ ВЫГРЫЗ АНТИСЕМИТИЗМ

Я волком бы выгрыз антисемитизм,
Хотя у меня его нету.
Я просто хочу как все люди без виз
Кататься по белу свету.
По длинному фронту купе и кают
Чужой пограничник движется:
— Паспорт давайте!
Я подаю
С двуглавою птичкой книжицу.
К другим паспортам — улыбка у рта,
К американским, скажем,
А мой — как будто бы — мелкота,
Как будто не паспорт даже.
Перед албанцем, юля, лебезит
Страж европейский лютый,
А мне: — Объясните, зачем визит,
Сколько с собой валюты?
Пальцем сканер, как жулик, тронь!
Сюда глядеть, не моргая!
Ещё предъяви гостиницы бронь
Мамочка дорогая!
Стою. Потею. Неловко жмусь
Тут мимо меня без заминки
Проходит гордо в Евросоюз
Жена соседская, Нинка.
Её пропускают, довольны все,
На лицах – ни зла, ни чванства.
— Ты что показала?
— Лессе-пассе!
Израильское гражданство!
Я вспомнил, как я с её мужем пил
Под лютым московским ветром,
Когда он в архиве себе прикупил
Бабки-еврейки метрику.
Я тоже, быть может, еврей в душе,
Да только в генеалогии –
Мордвин, простите, на чуваше,
Там русские-то – не многие!
Ответь мне, родная русская мать,
Были в роду евреи?
Мне нужно срочно евреем стать!
Прямо сейчас! Скорее!
Спросили бы раньше – да ни за что!
Хоть пальцы ломай пассатижами!
А нынче – очередь тысяч в сто!
Кто ты? Еврей? Престижно!
Русский всегда обойдёт закон,
Кипит коррупции оргия,
Недаром в московском гербе – дракон
Стал добычей Георгия.
Год пролетел. Опишу картину:
Спросил погранец по привычке: — Рашен?
А я достаю из широкой штанины
Синекожую, но не нашу…
С мордой лица и с выдачи датой,
Листать с конца – понятно кретину,
Шестиконечнозвездатую
Израильскую паспортину!
Я с ней без визы весь мир пробегу!
Зависти нет? Не врите!
Читайте! Завидуйте! Сам не могу.
Не говорю на иврите...

Позади земля родная,
впереди пески Синая
на груди висит мой могеншлем...

Сильно

Александр Володарский.
16 ч.
9 мая. В этот день мы всегда ходили к моим родителям, потом папе, пока он был. Рассказ я этот год назад ставил. Это - как мой цветок к памятнику. Пусть постоит.

Переводчик Косой.

Раньше не только люди, фамилии у людей были мощнее. Багратион, например – это даже не фамилия, это – уже звание. У моих родителей была большая компания, и фамилии как на подбор: Германы, Соколы, Буркотовские, всех не помню. И собирались они обычно не в нашей тесной коммуналке, а шли в гости к одному из папиных друзей. У этого друга, известного киевского адвоката, была большая квартира в старом доме неподалеку от Крещатика, и фамилия звучная, хотя всего из четырех букв - Бень. Впрочем, Бень – распространенная еврейская фамилия, образованная от имени Беньямин или просто Беня. Но родители адвоката, не подумав, назвали его так же, как моего отца – Ефим. Поэтому в списке жильцов в табличке на первом этаже он так и значился: «Кв. 17. Е. Бень». И когда папа с мамой шли в гости, мой меркантильный брат-студент, которого они за десятку подряжали дома присматривать за мной - дошкольником, запирая за ними дверь, ехидно интересовался:
- Куда сегодня? Опять к «Е.Беням»?!
По молодости лет тонкость этого незатейливого каламбура я не улавливал, и гораздо более смешным представлялся мне другой человек. Его мои родители называли - «переводчик Косой». Почему «Косой», тогда я не знал и думал – кличка, оказалось - фамилия. А вот почему «переводчик» - сейчас расскажу.
Герой моего рассказа родился в местечке еще до революции, успел поучиться в хедере, и всю жизнь говорил с жутким еврейским акцентом. Он прошел всю войну. Пехотинцем. Имел орден Ленина, а такую награду в войну далеко не каждому вручали. Своего комбата сержант Михаил Косой называл коротко и ясно: «Поц».
- Дядя Миша, а откуда у вас орден Ленина?
- Не откуда, а за что.
- Тогда – за что?
- За то, что не послушал командира.
- И за это можно было получить на войне орден?
- Почему нет? Я же получил. Брали Киев, форсировали Днепр. Фрицы с той стороны огонь открыли – шквальный! Лежим, не поднимая головы. И тут этот поц, наш комбат, кричит: «Вперед!». Я спрашиваю: «Куда вперед?». И он, не выходя из окопа, еще громче орет: «Вперед!» и показывает «куда». А как раз там немец вообще бьет, как скаженый. Все побежали, а я со своим взводом тихонечко отполз ниже по течению, нашел место, где не так били, и мы таки форсировали Днепр. Причем, без потерь!
Историю, как он стал переводчиком, дядя Миша рассказывал примерно так:
- Как-то зимой наши разведчики взяли «языка». И тут этот поц, наш комбат, спрашивает: «Кто знает немецкий?». Все молчат. А у меня температура, кашель. Чувствую, надо мне хоть денек в тепле отсидеться, вот и вызвался: «Я знаю!». И для верности добавляю по-немецки: «Их бин - а переводчик!» Короче, сели мы в какой-то хате, начал я допрос. На чистом идиш, как в хедере учили.
- Ред цу мир, сука немецкая! – кричу фашисту, - в смысле, давай, признавайся, гад!
Немец слышит, что я говорю, и вроде слова ему знакомые, а сути не улавливает. И только глазами хлопает:
- Их нихт ферштейн!
Тут заходит комбат:
- Ну, что он там лопочет, сержант?
- Молчит, - отвечаю. - Придуривается, сволочь!
Майор немцу по кумполу трах:
- Говори, падло!
А тот, бедняга, заладил, как попугай:
- Нихт ферштейн! Нихт ферштейн!
В общем, не повезло фашисту. Идиш ближе к швабскому диалекту, это мне потом одна профессорша объяснила, а тот, может, из Баварии был. Короче говоря, тупой оказался – ни бум-бум в идише, хотя у нас в Белой Церкви и украинцы, и поляки болтали на идише, как Шолом-Алейхем со своей мамой. Просидел я с ним целый день. Чаю попил, отогрелся, и разъехались: немец – в штаб дивизии, а я – снова на передовую. Но уже без кашля…
Казалось бы, человек, который умел устраиваться на войне, и в мирной жизни не должен пропасть, но Михаилу Косому мешало слово. И слово это было у него в начале всего, и слово это было: «неудобно».
- Миша, пойдем на телефонную станцию, попросим, чтобы нам поставили телефон, - умоляла его жена Люся.
- Неудобно, - отвечал ей Миша.
- А когда тебе нужно вызвать скорую, и я бегу к телефону-автомату через улицу, тебе удобно?
- Удобно, - отвечал ей Миша.
- Миша, надень пиджак с орденом, – продолжала уговаривать его Люся. - Ты будешь молчать, а говорить будем мы: я и твой Ленин.
- Неудобно, - повторял Миша.
- Хорошо, тогда давай хотя бы похлопочем, чтобы телефон поставили не нам, а соседке над нами, – предлагала Люся. - У нее – больной ребенок.
- Это удобно, - соглашался, наконец, Миша и, кряхтя, натягивал на себя пиджак с орденом.
Дяде Мише с его простреленной рукой тяжеловато было одеваться: особенно застегивать пуговицы и шнуровать ботинки. Зато легко было отвечать на рукопожатие – из-за ранения его ладонь всегда была раскрыта в известном положении: «Дай пять!», поэтому на улице он неестественно прижимал руку к себе, чтобы никто не подумал, будто ветеран войны просит милостыню.
Признаться, виноват я перед дядей Мишей. Мал был, не понимал. И как-то спросил у мамы: «А у дяди Миши с женой есть дети?» «Нет, - ответила мама. «Вот сволочи! - сказал я, - их же кто-то родил!». Так что детей у семьи сержанта Косого не было, и квартиры своей долго не было - активные действия влиятельного адвоката Е. Беня наталкивались на дядимишино: «неудобно». Потому, когда дали им с женой небольшую однокомнатную квартирку на первом этаже где-то «на выселках», это было счастье. Обжились они там, и тут как-то вечером звонит «переводчик Косой» моему папе и рассказывает:
- Представляешь, Фима, заходят ко мне сегодня вечером два каких-то штымпа и говорят: «Мы из райисполкома. На днях сдается новый дом для инвалидов войны. Собираемся дать вам хорошую двухкомнатную квартиру». Ну, как тебе это нравится?
- Очень нравится, - реагирует мой папа. - Заживете с Люсей, как люди, у каждого своя комната.
- А зачем? - искренне удивился Миша.
- Не понял, - разволновался вдруг мой папа. - Ты что, отказался?!
-Конечно, отказался! А что нам с Люсей тут плохо?! Нам и тут хорошо! Да и – неудобно…
- Так вот, что я тебе скажу, Миша, - говорит ему мой папа, – ты говорил, что твой комбат – поц. Так это как раз не он, а ты – поц. Причем - полный!
К нам домой дядя Миша приходил на дни рождения. Он сидел за столом в потертом черном пиджаке - другого пиджака у него не было, а на лацкане висел тот самый орден, который производил впечатление в жэке, райисполкоме, больнице, если дядя Миша приходил туда за кого-то просить. Когда я занялся фехтованием, «переводчик Косой» подарил мне книгу. Это была книга о героях гражданской войны. На обложке герои неслись во весь опор с шашками наголо, а внутри была надпись, запомнившаяся мне навсегда:
«Пусть станут образцом для Сашки,
Былых героев стальные шашки!»
Я был тронут - взрослый человек, и специально для меня стихи написал! А потом он, произнося в мою честь тост, первым толкнул меня на занятия драматургией:
- Пошел на спорт – это хорошо. Но надо же еще куда-то ходить! Вот мы вчера с Люсей пошли в театр и получили свою порцию удовольствия. Там выступали все: и те, которые поют, и те, которые танцуют...
А еще раньше напала на меня противная хвороба - стоматит. Во рту все горело, больно было есть. И лечили меня медом, который я ненавидел. Ложку меда мне в рот запихивали и силой, и хитростью, а я орал и пытался его выплюнуть. Однажды у нас дома оказалась металлическая баночка, на которой было написано «Башкорт балы». Это был башкирский мед, его дядя Миша привез из Уфы. Каждый год в мае он ездил в Уфу, где жила семья его фронтового друга Ильдара Сафина, погибшего в Берлине на глазах сержанта Косого. Мед показался мне особенным, совсем не противным. С тех пор я мед люблю.
Последнее, что я знаю, это как дядя Миша уходил. Он лежал в длинной, многоместной палате в дальнем углу - в больнице он не сказал, что инвалид войны: «неудобно». В то утро возле дяди Миши никого не оказалось – жена где-то задерживалась. И каждые пять минут к нему подходила медсестра. Народу в палате было много, и никто не хотел, чтобы среди живых лежал умерший. Да и в коридоре больных хватало. Сестричка потом рассказывала, как «переводчик Косой», чтобы она не бегала лишнего, смотрел на дверь, с трудом разлепив веки, и, когда она заглядывала, он из последних сил поднимал свою, всегда раскрытую пятерню и махал ей, словно говоря:
- Жив я еще. Прости, милая, за беспокойство…
Давно я хотел написать про дядю Мишу, а то как-то неудобно было.

Александр Володарский.
16 ч.
9 мая. В этот день мы всегда ходили к моим родителям, потом папе, пока он был. Рассказ я этот год назад ставил. Это - как мой цветок к памятнику. Пусть постоит.

Переводчик Косой.

Раньше не только люди, фамилии у людей были мощнее. Багратион, например – это даже не фамилия, это – уже звание. У моих родителей была большая компания, и фамилии как на подбор: Германы, Соколы, Буркотовские, всех не помню. И собирались они обычно не в нашей тесной коммуналке, а шли в гости к одному из папиных друзей. У этого друга, известного киевского адвоката, была большая квартира в старом доме неподалеку от Крещатика, и фамилия звучная, хотя всего из четырех букв - Бень. Впрочем, Бень – распространенная еврейская фамилия, образованная от имени Беньямин или просто Беня. Но родители адвоката, не подумав, назвали его так же, как моего отца – Ефим. Поэтому в списке жильцов в табличке на первом этаже он так и значился: «Кв. 17. Е. Бень». И когда папа с мамой шли в гости, мой меркантильный брат-студент, которого они за десятку подряжали дома присматривать за мной - дошкольником, запирая за ними дверь, ехидно интересовался:
- Куда сегодня? Опять к «Е.Беням»?!
По молодости лет тонкость этого незатейливого каламбура я не улавливал, и гораздо более смешным представлялся мне другой человек. Его мои родители называли - «переводчик Косой». Почему «Косой», тогда я не знал и думал – кличка, оказалось - фамилия. А вот почему «переводчик» - сейчас расскажу.
Герой моего рассказа родился в местечке еще до революции, успел поучиться в хедере, и всю жизнь говорил с жутким еврейским акцентом. Он прошел всю войну. Пехотинцем. Имел орден Ленина, а такую награду в войну далеко не каждому вручали. Своего комбата сержант Михаил Косой называл коротко и ясно: «Поц».
- Дядя Миша, а откуда у вас орден Ленина?
- Не откуда, а за что.
- Тогда – за что?
- За то, что не послушал командира.
- И за это можно было получить на войне орден?
- Почему нет? Я же получил. Брали Киев, форсировали Днепр. Фрицы с той стороны огонь открыли – шквальный! Лежим, не поднимая головы. И тут этот поц, наш комбат, кричит: «Вперед!». Я спрашиваю: «Куда вперед?». И он, не выходя из окопа, еще громче орет: «Вперед!» и показывает «куда». А как раз там немец вообще бьет, как скаженый. Все побежали, а я со своим взводом тихонечко отполз ниже по течению, нашел место, где не так били, и мы таки форсировали Днепр. Причем, без потерь!
Историю, как он стал переводчиком, дядя Миша рассказывал примерно так:
- Как-то зимой наши разведчики взяли «языка». И тут этот поц, наш комбат, спрашивает: «Кто знает немецкий?». Все молчат. А у меня температура, кашель. Чувствую, надо мне хоть денек в тепле отсидеться, вот и вызвался: «Я знаю!». И для верности добавляю по-немецки: «Их бин - а переводчик!» Короче, сели мы в какой-то хате, начал я допрос. На чистом идиш, как в хедере учили.
- Ред цу мир, сука немецкая! – кричу фашисту, - в смысле, давай, признавайся, гад!
Немец слышит, что я говорю, и вроде слова ему знакомые, а сути не улавливает. И только глазами хлопает:
- Их нихт ферштейн!
Тут заходит комбат:
- Ну, что он там лопочет, сержант?
- Молчит, - отвечаю. - Придуривается, сволочь!
Майор немцу по кумполу трах:
- Говори, падло!
А тот, бедняга, заладил, как попугай:
- Нихт ферштейн! Нихт ферштейн!
В общем, не повезло фашисту. Идиш ближе к швабскому диалекту, это мне потом одна профессорша объяснила, а тот, может, из Баварии был. Короче говоря, тупой оказался – ни бум-бум в идише, хотя у нас в Белой Церкви и украинцы, и поляки болтали на идише, как Шолом-Алейхем со своей мамой. Просидел я с ним целый день. Чаю попил, отогрелся, и разъехались: немец – в штаб дивизии, а я – снова на передовую. Но уже без кашля…
Казалось бы, человек, который умел устраиваться на войне, и в мирной жизни не должен пропасть, но Михаилу Косому мешало слово. И слово это было у него в начале всего, и слово это было: «неудобно».
- Миша, пойдем на телефонную станцию, попросим, чтобы нам поставили телефон, - умоляла его жена Люся.
- Неудобно, - отвечал ей Миша.
- А когда тебе нужно вызвать скорую, и я бегу к телефону-автомату через улицу, тебе удобно?
- Удобно, - отвечал ей Миша.
- Миша, надень пиджак с орденом, – продолжала уговаривать его Люся. - Ты будешь молчать, а говорить будем мы: я и твой Ленин.
- Неудобно, - повторял Миша.
- Хорошо, тогда давай хотя бы похлопочем, чтобы телефон поставили не нам, а соседке над нами, – предлагала Люся. - У нее – больной ребенок.
- Это удобно, - соглашался, наконец, Миша и, кряхтя, натягивал на себя пиджак с орденом.
Дяде Мише с его простреленной рукой тяжеловато было одеваться: особенно застегивать пуговицы и шнуровать ботинки. Зато легко было отвечать на рукопожатие – из-за ранения его ладонь всегда была раскрыта в известном положении: «Дай пять!», поэтому на улице он неестественно прижимал руку к себе, чтобы никто не подумал, будто ветеран войны просит милостыню.
Признаться, виноват я перед дядей Мишей. Мал был, не понимал. И как-то спросил у мамы: «А у дяди Миши с женой есть дети?» «Нет, - ответила мама. «Вот сволочи! - сказал я, - их же кто-то родил!». Так что детей у семьи сержанта Косого не было, и квартиры своей долго не было - активные действия влиятельного адвоката Е. Беня наталкивались на дядимишино: «неудобно». Потому, когда дали им с женой небольшую однокомнатную квартирку на первом этаже где-то «на выселках», это было счастье. Обжились они там, и тут как-то вечером звонит «переводчик Косой» моему папе и рассказывает:
- Представляешь, Фима, заходят ко мне сегодня вечером два каких-то штымпа и говорят: «Мы из райисполкома. На днях сдается новый дом для инвалидов войны. Собираемся дать вам хорошую двухкомнатную квартиру». Ну, как тебе это нравится?
- Очень нравится, - реагирует мой папа. - Заживете с Люсей, как люди, у каждого своя комната.
- А зачем? - искренне удивился Миша.
- Не понял, - разволновался вдруг мой папа. - Ты что, отказался?!
-Конечно, отказался! А что нам с Люсей тут плохо?! Нам и тут хорошо! Да и – неудобно…
- Так вот, что я тебе скажу, Миша, - говорит ему мой папа, – ты говорил, что твой комбат – поц. Так это как раз не он, а ты – поц. Причем - полный!
К нам домой дядя Миша приходил на дни рождения. Он сидел за столом в потертом черном пиджаке - другого пиджака у него не было, а на лацкане висел тот самый орден, который производил впечатление в жэке, райисполкоме, больнице, если дядя Миша приходил туда за кого-то просить. Когда я занялся фехтованием, «переводчик Косой» подарил мне книгу. Это была книга о героях гражданской войны. На обложке герои неслись во весь опор с шашками наголо, а внутри была надпись, запомнившаяся мне навсегда:
«Пусть станут образцом для Сашки,
Былых героев стальные шашки!»
Я был тронут - взрослый человек, и специально для меня стихи написал! А потом он, произнося в мою честь тост, первым толкнул меня на занятия драматургией:
- Пошел на спорт – это хорошо. Но надо же еще куда-то ходить! Вот мы вчера с Люсей пошли в театр и получили свою порцию удовольствия. Там выступали все: и те, которые поют, и те, которые танцуют...
А еще раньше напала на меня противная хвороба - стоматит. Во рту все горело, больно было есть. И лечили меня медом, который я ненавидел. Ложку меда мне в рот запихивали и силой, и хитростью, а я орал и пытался его выплюнуть. Однажды у нас дома оказалась металлическая баночка, на которой было написано «Башкорт балы». Это был башкирский мед, его дядя Миша привез из Уфы. Каждый год в мае он ездил в Уфу, где жила семья его фронтового друга Ильдара Сафина, погибшего в Берлине на глазах сержанта Косого. Мед показался мне особенным, совсем не противным. С тех пор я мед люблю.
Последнее, что я знаю, это как дядя Миша уходил. Он лежал в длинной, многоместной палате в дальнем углу - в больнице он не сказал, что инвалид войны: «неудобно». В то утро возле дяди Миши никого не оказалось – жена где-то задерживалась. И каждые пять минут к нему подходила медсестра. Народу в палате было много, и никто не хотел, чтобы среди живых лежал умерший. Да и в коридоре больных хватало. Сестричка потом рассказывала, как «переводчик Косой», чтобы она не бегала лишнего, смотрел на дверь, с трудом разлепив веки, и, когда она заглядывала, он из последних сил поднимал свою, всегда раскрытую пятерню и махал ей, словно говоря:
- Жив я еще. Прости, милая, за беспокойство…
Давно я хотел написать про дядю Мишу, а то как-то неудобно было.

Красиво))

Сирия. Идлиб.
Успехи

ну раз пошла литературная страничка то Твардовского добавлю

Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.

Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва -
И ни дна, ни покрышки.

И во всем этом мире
До конца его дней -
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей.

Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.

Я - где крик петушиный
На заре по росе;
Я - где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.

Где - травинку к травинке -
Речка травы прядет,
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Летом горького года
Я убит. Для меня -
Ни известий, ни сводок
После этого дня.

Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.

Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю -
Наш ли Ржев наконец?

Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?
Этот месяц был страшен.
Было все на кону.

Неужели до осени
Был за н и м уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался о н?

Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг.
Нет же, нет! А иначе,
Даже мертвому, - как?

И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она -
Спасена.

Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Выкликают не нас.

Мы - что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память -
Кто завидует ей?

Нашим прахом по праву
Овладел чернозем.
Наша вечная слава -
Невеселый резон.

Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам все это, живые.
Нам - отрада одна,

Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос,
Вы должны его знать.

Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мертвых проклятье -
Эта кара страшна.

Это горькое право
Нам навеки дано,
И за нами оно -
Это горькое право.

Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.

Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли
И в тылу у Москвы
За нее умирали.

И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.

Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
На дороге военной, -

Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить...

И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы.
И Смоленск уже взят?

И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже?

Может быть... Да исполнится
Слово клятвы святой:
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.

Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!

Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг.

О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне!

В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.

Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.

Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.

Ибо в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, -
Были мы наравне.

И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,

Чтоб за дело святое,
За советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.

Я убит подо Ржевом,
Тот - еще под Москвой...
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!

В городах миллионных,
В селах, дома - в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?

Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу...

Я вам жить завещаю -
Что я больше могу?

Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.

Горевать - горделиво,
Не клонясь головой.
Ликовать - не хвастливо
В час победы самой.

И беречь ее свято,
Братья, - счастье свое, -
В память воина-брата,
Что погиб за нее.

/выскажу общее мнение/
А повезло! Та-аакая тут весёлая компания!..
Кто во что!

Враги сожгли родную хату
Сгубили всю его семью
Куда теперь идти солдату?
Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог.
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.

Стоит солдат, и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат:
"Встречай, Просковья,
Героя, мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол.
Свой день. Свой праздник возвращенья.
К тебя я праздновать пришел."

Никто солдату не ответил.
Никто его не повстречал.
Лишь только теплый летний ветер.
Траву могильную качал.

Вздохнул солдат. Ремень поправил.
Раскрыл мешок походный свой.
Бутылку горькую поставил.
На серый камень гробовой.

"Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой.
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья-подружки,
Но, не сойтись навеки нам."
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.

Он пил, солдат, - слуга народа
И с болью в сердце говорил:
"Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил!!"

Хмелел солдат. Слеза катилась.
Слеза несбывшихся надежд.
А на груди его светилась
Медаль " За город Будапешт".

Написал по памяти, не глядя в интернет,. т.к. специально выучил к этой годовщине Победы..
Светлая память Всем погибшим за Родину..

Знаю по памяти. Скопировал в инете
- Сестра,ты помнишь как из боя
Меня ты вынесла в санбат?
- Остались живы мы с тобою
В тот раз,товарищ мой и брат.
На всю оставшуюся жизнь
Нам хватит подвигов и славы,
Победы над врагом кровавым,-
На всю оставшуюся жизнь.

Горели Днепр,Нева и Волга,
Горели небо и поля...
Одна беда,одна тревога,
Одна судьба,одна земля...
На всю оставшуюся жизнь
Нам хватит горя и печали.
Где те,кого мы потеряли
На всю оставшуюся жизнь?

Сестра и брат...Взаимной верой
Мы были сильными вдвойне.
Мы шли к любви и милосердию
В немилосердной той войне.
На всю оставшуюся жизнь
Запомним братство фронтовое,
Как завещание святое
На всю оставшуюся жизнь.

Подробности на официальном сайте «Гражданской Обороны» http://www.gr-oborona.ru/texts/1056982068.html#ixzz5nVistCCQ

https://youtu.be/M6gkduytOmo

Пишут, что при Сталине не пускали песню в эфир (враги сожгли):

Редакторы — литературные и музыкальные — не имели оснований обвинить меня в чём-либо. Но многие из них были почему-то убеждены, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни. Был один даже — прослушал, заплакал, вытер слезы и сказал: «Нет, мы не можем». Что же не можем? Не плакать? Оказывается, пропустить песню на радио «не можем».

Возможно, что песня так и осталась бы под запретом, но в 1960 году Марк Бернес рискнул её исполнить на большом сборном концерте. Зал устроил певцу бурную овацию. Песня «пошла в народ». В 1965 году на «Голубом огоньке» Маршал Чуйков попросил исполнить эту песню, тем самым «прикрыв» её своим именем.